Берлин. Трептов парк. Мне и певцу из Самары Анатолию Колбешину доверено возложить венок павшим воинам. Минута молчания. Думаю о погибших земляках. На поле брани от Москвы до Берлина лежат останки более 106 выходцев из Чувашии. Среди них и мой отец... И мать умирала. Ей говорю: «Не умирай мама, вот скоро найду могилу отца, принесу землю, политую его кровью, и положу на крышку твоего гроба…». Не дождалась. И я сам стал инвалидом на «вечные» времена, и моя мечта найти место гибели отца оборвалась… Мой юбилей. Сын Сергей показывает фильм. На фоне небольшого леса зазвучала в моем исполнении солдатская песня, с которой отцы уходили на войну. Мне стало неловко перед гостями: «Сережа! Что ты крутишь мои песни. Прекрати!» Оказывается, это были березы около села Широкое Воронежской области. Сын здесь нашел могилу деда и поставил ему памятник… Лейтенант Иван Чекушкин 835-го стрелкового полка и его рота освободили деревню, а она… сожжена дотла. На виселицах сельчане. На обгоревшей и окровавленной людской кровью земле расцвел первый весенний цветок... Никто его не посмел сорвать. Стоял и провожал бойцов на запад, охраняя покой погибшего отца и его товарищей от немецкого пулеметчика, засевшего на чердаке разрушенного здания железнодорожного вокзала... Я заплакал.
- С ветеранами войны меня приблизила больничная койка. В неврологическом отделении республиканской больницы, где я «выздоравливаюсь» ежегодно от инсульта, для ветеранов войны открыли госпиталь. И моя кровать оказывается рядом с «фронтовичными». Когда скосил инсульт, «Скорая» привезла меня в реанимацию. Через несколько дней «Скорая» доставила соседа. Он – ветеран войны. Сам умирает, а хочет как-то мне помочь. Успокаивает. Показывает, как оживить немеющие пальцы. Ему тяжелее. Есть не может. Сестры используют какую-то очень уж шумную машину для кормления. Когда ее включают, становится тягостно не только от сострадания к нему, но и от самого шума. Давно уже за полночь. Все-таки я ему пытаюсь тихонько спеть народную песню «Три садочка». Мелодия не получается, повисает на вздохах. А когда ронялись слова: «А во третьем во садочке мать сыночка провожала», он вымолвил: «Это про меня» и ...разлучился с жизнью…
- Меня перевели из реанимации. Первая ночь на «свободе». Сна нет. Захотелось попить. Потянулся за кружкой, и мое непослушное тело повалилось на пол. С лица пошла кровь.. Лежу без движенья. Что же будет дальше? Вот с койки, стоящей около двери, встал дед, накинул пиджачок и поволочился по коридору. Привел двух заспанных санитарок. Ахав да охав, милые женщины снова притянули мое восьмидесятикилограммовое тело к койке. Ветерану 82 года. Жизнь его держалась только на уколах. Утром встает раньше всех, берет мое полотенце, намочит его теплой водичкой и освежает мое лицо. В каждый божий день три раза мыл мою ложку, предлагал свое молоко, предназначенное как участнику войны. Старшина Победы. В окопе вступал в партию. Вернулся домой и связал свою судьбу с женой погибшего друга. Лежит, размышляя вслух, что-то про себе мурлычет, потом встанет, тихонько подойдет к мой кушетке-«сторожу» и повторяет: «Мне пора идти туда, где лежат сверстники, в деревне я один такой старый остался. А тебе жить да песни распевать...» После одного из завтраков ветеран одел красивую сине-красно-черную клетчатую рубашку, подаренную младшей дочерью, работающей медсестрой здесь же, в больнице «Северная». Обнял меня по-отцовски и уехал в родное село к своей Марии доживать свой век, изломанный войной.
- В другой раз на противоположной койке лежал бывший гвардии рядовой. Ежедневно сын заносил ему свежие газеты. И он весь день журчал с ними, как бы издеваясь над еще не могущим читать, коллегой по несчастью. Но останется он в памяти не этим, а песней «Сулико» на грузинском языке, которой учил его в перерывах между боями сосед по окопам Анзор Мехишвили. Прошло десятки лет, но в устах чувашского солдата-ветерана, тоже пораженного инсультом, звучит старинная песня его грузинского друга минувшей войны. Естественно, я ему подпевал: «Гуламасквили втироди, шен хам ара хар Сулико...» Пою грузинскую мелодию, а сердце болит за чувашскую песню. А кого пошлешь сегодня за рубеж отстоять достоинство песни своего народа? Если отнять микрофон на время у подавляющего большинства «звезд эстрады», то останется один писк комара в бутылке… Недавно встретил сына ветерана. Говорю «Привет отцу-певцу!» А он: «Отец умер…». Да...… Ныне самому молодому ветерану войны уже за восемьдесят лет…
- Лежу с другим ветераном войны. Из города Алатырь. Здоровенный, аж на койку не помещался. А здоровье-то заканчивалось. Умирал. Храпел. Спать не давал. Но он нравился. Честный и порядочный человек. Сам держался еле-еле, но всегда старался облегчить мою боль. Иногда между процедурами рассказывал шуточные истории. Повествовал ветеран и о том, что юноша-солдат на своей полуторке в глубокой ночью самовольно съездил к матери в родное село, которое находилось в 7–8 километрах от временно остановившейся воинской части. А на следующий день его расстреляли перед строем за самоволку в военное время…. Выписался. Уехал один. Некому сопровождать. Сына попросил позвонить к нему домой. Супруга ответила: «Доехал. Спит». Через год еще раз увидел его в очереди у терапевта. Или он вспомнил свои рассказы о войне, или сознавал свой близкий уход из жизни (бередили раны), появились слезы печали.
- А другой ветеран был из Чебоксар. Ему ходить было тяжело, раны давали знать о себе, но временами уходил домой покупать продукты. У супруги вообще отнялись ноги. Одна. В магазин не могла ходить. Неунывающий. Повествовал: – Дело было в Белоруссии. Мы беспорядочно отступали. Я и еще двое минометчиков оказались позади немцев, которые гнались за нашими. И мы из миномета начали жарить по врагу. Немцы, окрыленные победой, никак не ожидали нашего нападения сзади. Многие из них погибли, а другие мчались сломя голову, куда глаза глядят. Потом мы сами спрятались в лесу и еле-еле через две недели нашли свою часть. Фронтовая газета писала об этом факте и мне дали орден Ленина. Конечно, журналист перехвалил меня. Но все-таки за орден к пенсии прибавляют две тысячи рублей…
- Со сливочным маслом на больничную кашу, да закупленными лекарствами на предстоящие процедуры, в палату буквально ворвался худощавый и стройный бывший командир батареи. Проворный такой. С ходу проверил жизнеобеспеченность палаты: «А что за радио, так плохо слышно!» Открыл до конца кран: «Пускай пока вода потечет, в ней все равно один хлор!» И тут же пошел погулять по маршруту, установленному им же еще в прошлой «профилактике». А я все лежу в обнимку с подушкой, вставать не могу. «Не трусь, лежебока, – говорит ветеран, – встань смелее и бодро двигай ножками. Все пройдет».
- Рядом с моей дачей расположена маленькая деревушка, что в Моргаушском районе. Основала ее молодежь из деревни Лапкассы в 1930 году, и назвала «Ландыши». Ребята поженились, появились дети. Но началась война.… Сколько дворов было? Да и сегодня в этой деревне одна лишь улица и всего двадцать шесть домов. Но с каждого дома мужчины ушли на фронт. Практически все погибли. Тринадцать человек. Девять пропали без вести. Никто не знает, где лежат их останки. Напоминая их бессмертие, в окрестностях деревушки и теперь растут божественные ландыши. В их честь и я выращиваю эти дары природы и раздаю товарищам. Собрал документы на них и у деревни поставил мраморный памятник с их именами. Это единственный памятник в Чувашии с крестом. Все они были православными. Жены их умерли. В прошлом году ушла из жизни последняя солдатская вдова – бабушка Иустина. Ее муж был тяжело ранен в бою и был демобилизован. Но Сундырский военкомат, угодливо выполняя разнарядку, отправил его обратно на войну, и он пропал без вести. Бабушка Иустина перед смертью приходила к памятнику поглядеть на выгрированную фамилию мужа. Она любила со мной беседовать. Может и потому, что мало кто обращал значительного внимания на деревенскую старушку. Она вспоминала, как стала передовицей в колхозном поле, как своим малолетним детишкам оставляла питьевую воду на сковороде, «иначе они все разольют, и целый день будут сидеть без воды…». Раздавала свои медали детишкам как игрушечки. А памятник «Вечная память односельчанам» стоит у деревни около хлебопекарни. Когда иду за хлебом мимо монумента, иногда думаю: «Будет хлеб – будет и песня»...